Озеро раздора: как лишить тысячи человек шансов на выживание
Вся жизнь племен, обитающих на северных окраинах Кении, неразрывно связана с озером Туркана. Но сегодня самому водоему грозит смертельная опасность: ее несут проекты электрификации и освоения прибрежных территорий. National Geographic рассказывает об этом удивительном регионе.
Жарким весенним утром (дело было в прошлом году) Гальте Ньемето стояла на берегу озера Туркана — за обилие водорослей первые исследователи прозвали его Нефритовым морем, — пристально вглядываясь в воду: не появится ли на мелководье крокодил. Вроде не должен, но Ньемето, целительница племени дасанеч, пришла с пациенткой, так что нельзя было допустить, чтобы обряд прервала встреча с зубастым чудовищем: это был бы дурной знак свыше.
Гиппопотамов — животных более крупных и опасных — в этих краях давно истребили, а вот крокодилов по-прежнему хватает, особенно здесь, в дельте реки Омо, которая, покинув территорию Эфиопии, устремляется на кенийские земли. Речные крокодилы, порой держащиеся южного течения реки, считаются более злобными и плотоядными, чем те, что появились на свет у берегов озера, но и тех, и других в племени числят воплощением дьявола. Вот Ньемето и пыталась понять, насколько благоприятен для проведения ритуала очищения сегодняшний день.
То и дело по глади бурых речных вод пробегала легкая рябь: то фламинго коснется воды крылом, то рыба вынырнет. Откуда-то издалека доносился гул лодочного мотора. Не то что крокодилов — ни коровы, ни верблюда, ни других крупных животных поблизости не было. Довольная увиденным, Ньемето завела молодую женщину — ее звали Сэтиэл Гуокол — в воду и усадила, велев совершить омовение. Гуокол, набрав полные пригоршни, щедро плеснула воду себе в лицо.
Тем временем Ньемето набирала горсти жирной иловой грязи и быстрыми шлепками наносила ее на спину женщины, вдоль позвоночника, отчетливо проступившего на иссушенном болезнью теле.
— Пошла прочь, пошла прочь, — только и повторяла Ньемето после каждого шлепка, прогоняя смерть словом и делом. Ньемето точно знает: озеро обладает очистительной силой.
Целительница — для многих последняя надежда. Когда никто и ничто не помогает, со своей болью и страхом люди идут к ней.
Именно так оказалась на берегу озера и Сэтиэл Гуокол. Она хворала уже несколько месяцев, а недавно ей стало совсем худо. К тому моменту, когда родные вверили Гуокол заботам Ньемето, болезнь уже отняла у молодой — ей было около тридцати — женщины все: силу, красоту, здоровье.
Ньемето с материнской нежностью покрывала Сэтиэл целебной грязью и умывала ее на беспощадной утренней жаре. Когда они закончили, целительница помогла Гуокол подняться и, приобняв, повела к берегу.
“Не будем оглядываться назад, — сказала Ньемето. — Там остались духи зла”.
Селичо расположен в сердце одного из самых труднодоступных регионов Восточной Африки — у северных рубежей Кении, в четырех сотнях километров от ближайшего шоссе. Здесь, совсем неподалеку от границы с Эфиопией, на 200 километрах раскинулись сухие и почти бесхозные земли. Вера и надежда тут тесно связаны с водой, и пока Туркана дарит ее в изобилии.
Это крупнейшее в мире пустынное озеро появилось около четырех миллионов лет назад и с тех пор то широко разливалось, то сжималось в вулканической впадине Рифт-Валли (Великой рифовой долины). По берегам жили древнейшие люди, позже здесь охотились, ловили рыбу и занимались собирательством первые Homo sapiens, двигавшиеся потихоньку на север, чтобы покинуть Африку. 10 тысяч лет назад озеро было куда внушительнее, чем сегодня, но 7 тысяч лет назад оно изрядно уменьшилось. Неолитические племена воздвигли таинственные каменные столпы в святых местах над Турканой, и сегодня Ньемето продолжает, возможно, древнейшую традицию, связанную с озерной водой.
Но Туркана, как и любой источник в пустыне, очень уязвимо. Основной приток — 90 процентов — воды озеру обеспечивает река Омо. Масштабные планы правительства Эфиопии, связанные со строительством мощных плотин для ГЭС, и проекты культивации прибрежных земель (тут собираются выращивать влаголюбивый сахарный тростник) могут разрушить многовековой уклад жизни Омо и лишить Туркану подпитки. Если будет реализован самый пессимистичный сценарий, озеру предстоит годами потихоньку мелеть, чтобы в конце концов исчезнуть с лица Земли. А это означает, что местным жителям будет уготована роль беженцев: в Африке появится свой страшный район пыльных бурь.
Соплеменники Ньемето оказались в числе тех, кто может особенно сильно пострадать от амбиций Эфиопии, но их голоса вряд ли будут услышаны. Люди племени дасанеч живут кто в Кении, кто в Эфиопии: больше века назад их раскололи надвое — геодезисты учли на картах интересы Британии, с одной стороны, и Эфиопской империи — с другой. После раздела территории большинство дасанеч оказались в Эфиопии и совсем немногие — в Кении. Сегодня в Кении это племя — одна из самых малочисленных и слабых этнических групп.
Кенийских дасанеч около 10 тысяч человек. Многие жители кенийского юга и вовсе не считают людей вроде Ньемето и Гуокол частью нации. Здесь, на севере, нет ни электричества, ни вузов, ни транспорта. Из деревни Ньемето ушли даже христианские миссионеры.
Старейшина кенийских дасанеч Майкл Морото Ломалинга, сколько себя помнит, а ему около шестидесяти, всегда ощущал, что они существуют на грани небытия. Его детство пришлось на те времена, когда Кения была британской колонией, и север страны считался таким запредельно далеким, что власти почли за благо, не вдаваясь в детали, просто сделать пометку на картах: “Запретная территория”. “Мы даже не попали в официальную перепись населения, — делится с нами высокий, чисто выбритый Морото. — Мы там значимся в графе “прочие“”.
Морото живет неподалеку от Селичо на северо-восточном побережье озера, в Илерет — деревушке, где не смолкает блеяние коз и не стихает гоняющий пыль ветер. Как и других вождей кенийских племен, его назначило правительство. На этом посту — что-то вроде мэра маленького городка — Морото уже добрых два десятка лет. Ему частенько приходится иметь дело с жалобами, изо дня в день — с бюрократией и иногда, по слухам, с коррупцией. Но в апреле 2014-го, после затяжной засухи, Морото столкнулся с куда более опасными проблемами. И все они так или иначе были связаны с водой.
Восточные соседи дасанеч, племя габра, пустили свой скот на их территорию. А западные соседи, туркана, повадились рыбачить в их водах. Оба племени многочисленнее и влиятельнее дасанеч, да к тому же лучше вооружены — нелегально, разумеется. Рыбаки туркана опустошили собственные воды и теперь устраивают набеги на Илерет и Селичо: расставляют сети, а иногда даже убивают дасанеч.
Нельзя сказать, что дасанеч совсем уж невинные жертвы. В прошлом они яростно воевали и нередко сами нарывались на неприятности. Человек, живущий в зарослях кустарника или на воде, всегда больше прислушивается к себе, чем к чьим-то указаниям, говорит Морото. И все же старейшина должен сделать все возможное, чтобы ярость не стала причиной кровавого конфликта, чтобы целые поколения не оказались заложниками мести. “Воды и рыбы хватит на всех”, — не устает он повторять. Хотя сам и не всегда в это верит. “От правительства помощи ждать не приходится, — говорит Морото. — Власти не хотят бороться за мир в мирное время — они бросаются бороться за мир, только когда разгорается очередной конфликт”.
Сейчас конфликт как раз зреет. И дело тут не в стычках между племенами, а в замаячивших на горизонте плотине и плантациях сахарного тростника. Эти проекты активно продвигают власти в Найроби. Морото слишком хорошо знает, чем грозит гибель озера, но сделать ничего не может.
Абдул Разик закурил сигарету, поставил босую ногу на маленький красный бензобак своей лодки. Рядом с бензобаком на дне непо-движно лежала огромная рыбина. Ярко-зеленая лодка легко скользила по темной водной глади. Зеленый цвет, объясняет Разик, выбран не случайно: своеобразный камуфляж, так он пытается спрятать новое приобретение от пиратов из племени туркана. Этим майским утром Разик проверял сети — тонкие паучьи растяжки с бутылками из-под кока-колы. Рыба попалась только одна. На обратном пути Разик берет курс на север и движется по лабиринту из высокого тростника по направлению к Эфиопии.
До него уже дошли слухи о плотине и сахарных плантациях, которые могут иссушить не только озеро, но и его, Разика, жизнь.
“Если они возведут плотину, заберут всю воду, и озеро пересохнет, это ударит по многим людям, — говорит он. — Пострадают тысячи, нет, десятки тысяч. От озера здесь зависит очень и очень многое”.
Разик — предприниматель. Сам Абдул из кенийцев арабского происхождения, но его жена из племени дасанеч, и живут они здесь, в Селичо. У Разика четыре лодки, и время от времени он пригоняет из Найроби грузовик с контейнером для морских перевозок, забитым льдом. Абдул скупает улов у соседей, за несколько дней заполняет контейнер двумя-тремя тоннами рыбы (она неплохо хранится во льду), а затем возвращается в Найроби, чтобы продать улов.
Прежде чем попасть на Туркану, Разик несколько лет проработал на рыбоперерабатывающем заводе в городе Кисуму на берегу озера Виктория, на юге страны. (Викторию — самое большое озеро Африканского континента — Кения делит с Угандой и Танзанией.) Этот водоем — основа рыбной индустрии, приносящей миллионы долларов и не только снабжающей местные рынки, но и ежегодно поставляющей десятки тонн нильского окуня в Европу.
Промышленный вылов рыбы нанес большой ущерб экологии, а успех отрасли обернулся для выросшего на этой индустрии города серьезными проблемами — по берегам озера появились трущобы, Кисуму захлестнули преступность, наркотики, дело усугубили низкие зарплаты и плохие условия труда рабочих. В какой-то момент Абдул решил, что с него хватит, и ушел с завода. “К тому же, — вспоминает он, — с рыбой становилось туго: окунь начал пропадать”.
Абдул прикинул свои возможности. На Туркане рыбопереработки не было, не было и сопутствующих быстрорастущему производству проблем. Да, жизнь будет без особых благ цивилизации, возможно, его поджидают и опасности. Но тут нет жесткой конкуренции, а нильский окунь, напротив, есть.
Шесть лет Разик прожил среди дасанеч. Его бизнес стал делом прибыльным, и племя его полюбило. В Кении мусульманам порой приходится непросто, но дасанеч не было никакого дела до религиозных убеждений Абдула, а жена и вовсе перешла в его веру. Разик планирует здесь остаться: растить детей в маленьком двухкомнатном домике, где на кухне он приспособился ремонтировать лодочные моторы. Если все идет мирно, если хватает окуня, человек может быть счастлив, перед ним открываются перспективы. Пока он не посмотрит на север.
В 725 километрах выше по течению реки Омо, в Эфиопии, в январе 2015 года была пущена новая ГЭС — Gilgel Gibe III. А в непосредственной близости от озера Туркана огромные бульдозеры вгрызались в сухую землю, расчищая место сахарному тростнику и хлопчатнику. Скоро эти работы докатятся до Кении, и для 90 тысяч представителей племен, чья жизнь полностью зависит от озера, последствия могут быть самыми плачевными.
“Туркана связана с рекой Омо пуповиной”, — говорит инженер-гидролог Син Авери. Син не один год изучал бассейн реки Омо и озера Туркана, прежде чем прийти к окончательному выводу: “Если перерезать пуповину, озеро погибнет”.
Авери проанализировал для Африканского банка развития и других заинтересованных организаций планы Эфиопии по использованию реки. В 2013 году Центр изучения Африки Оксфордского университета выпустил буклет, в котором были представлены материалы, подготовленные Авери, и результаты его исследований, касающихся развития территорий по берегам Омо. Самого Сина открытия, к которым он пришел, огорчили безмерно.
“Когда вы берете речную воду для ирригации в таком засушливом климате, как наш, что-то, конечно, просочится обратно в бассейн реки, но большая часть пропадет безвозвратно”, — объясняет Авери.
Син и другие эксперты уверены, что опасность исходит от плотины, крупнейшей в Африке, — 243-метровой бетонной стены. Каскад ГЭС нарушит экосистему ниже по течению реки.
Gibe III чревата для Омо очень сильным — подобным засухе — стрессом в первые три года работы, пока в резервуар будет сбрасываться до 70 процентов речной воды.
Когда резервуар заполнится, ситуация потихоньку успокоится — но тут в игру вступят сахарные плантации. Сахарный тростник постоянно жаждет воды, и выращивать его на сухих эфиопских землях ниже долины Омо невозможно без использования плотин, регулирующих уровень воды в реке. Тысячи гектаров уже официально отведены под тростник и хлопок на юге Эфиопии, и, по словам Авери, еще тысячи предназначены под новые плантации. Работа там кипит, и есть только один водопровод, способный обеспечить растения водой, — Омо.
Авери и другие специалисты не устают повторять: достаточно посмотреть на то, как медленно гибнет Аральское море, чтобы представить, что ждет Туркану. Когда-то Арал, расположенный на территории Казахстана и Узбекистана, был четвертым по величине внут-ренним водоемом планеты. В советское время воды двух рек, питавших озеро, перебросили на орошение хлопковых полей. К 2007 году Арал был практически мертв, его некогда полноводный резервуар высох, дно покрылось соленой коркой и пылью. Подобный апокалипсис, возможно, уготован и Туркане — будут сломаны судьбы тысяч людей, живущих рыболовством: в своей стране они окажутся беженцами. А в худшем случае, говорит Авери, если сахарные и хлопковые плантации будут расширяться и дальше, река обмелеет, и уровень озера понизится метров на восемнадцать, если не больше. В конце концов от Турканы могут остаться два маленьких озерка. Одно, вероятно, образуется неподалеку от владений дасанеч, другое — мелкое и соленое — гораздо севернее.
Эфиопские власти отвергают любую критику планов освоения Омо. Несколько ученых, к которым мы обратились за комментарием, практически ничего не смогли сказать о том, какая информация о последствиях реализации этих проектов стала достоянием гласности. “Все их исследования остановились у границы, — говорит Син. — Почему? Потому что иначе пришлось бы признать, что реализуемые планы окажут влияние на земли кенийцев. И с этим нужно было бы что-то делать”.
Самое тревожное во всей этой истории — продолжающаяся правительственная кампания “деревенской урбанизации” в долине реки Омо: кочевых скотоводов попытались принудить к оседлому образу жизни, поселив в специальные деревни. Официальные лица выставляют “деревенскую урбанизацию” делом добровольным, но местные жители и представители правозащитных организаций утверждают, что коренные народы сгоняли в деревни насильно, чтобы расчистить дорогу сахарному тростнику и хлопку. Подозрения усугубляются еще и тем, что эфиопские власти категорически отказываются допускать на эти территории журналистов и следователей. В 2009 году, когда, готовя репортаж об Омо, мы с фотографом Рэнди Олсоном побывали на еще только строившейся Gibe III, один из эфиопских чиновников мне сказал: “Нам выпало развивать эти земли. Наш долг — заставить реку работать”. “Эфиопы взялись осваивать все прибрежные территории, — рассказывает Авери. — Если говорить о букве закона, винить их не в чем. Но то, что такой подход деструктивен, не вызывает сомнений”.
Большинство кенийских политиков хранят молчание по поводу планов Эфиопии, несмотря на предостережения и стихийные протесты. А протесты прокатились по всему побережью, даже до его северной деревни добрались, но ничего не изменили. Чиновники, с которыми мне удалось поговорить, часто отказывались от каких бы то ни было комментариев, опасаясь нежелательных последствий для своей карьеры. Но правда тем не менее была очевидна. Она отчетливо проступала в жалобах, когда люди разговаривали с глазу на глаз, в потухших взорах, в просьбах о помощи. И иногда — в довольно резких высказываниях.
Однажды вечером в Илерете мы с полицейским обсуждали острую в здешних краях проблему: исламистские боевики из Сомали устраивали вылазки, пересекая северо-восточную границу.
Я спросил своего собеседника, чувствует ли он себя в безопасности в этой части Кении. Полицейский, южанин, выплюнул шарик ката, который жевал все это время, и многозначительно поднял указательный палец. “Дружище, оглянись вокруг. Это — не Кения. Нет, нет и нет”. Позже нечто подобное я услышал от старой знахарки Ньемето: “Где эта самая Кения? Лично я в ней никогда не была”.
На песчаных отмелях в Селичо мы разговорились с Абдулом Разиком. Мы беседовали под палящим солнцем, и к нам присоединялись все новые рыбаки из дасанеч — их просто распирали вопросы. И гнев. Располагая крупицами информации да слухами, они мало что понимали — и в планах Эфиопии, и в молчаливом попустительстве Кении. Разик успел постранствовать, он говорил на нескольких языках, он больше знал, и остальные обрушивали на него свои жалобы. Одни спрашивали, куда им подаваться, если озеро пересохнет. Другие уверяли, что невозможно перекрыть такую огромную реку, как Омо. А находились и те, кто был готов даже воевать. Разик переводил, и обдумывал услышанное, и спорил, пока не потерял терпение, — он почти кричал, размахивая сигаретой и расплескивая на себя горячий чай. Но никакая ярость на такой чудовищной жаре долго бушевать не будет. Неподалеку несколько человек принялись разделывать здоровенного окуня, для начала сделав большой надрез, чтобы легче счистить чешую. Скоро голод окончательно вытеснил злость, и Разик тоже подошел к окуню. Опустившись на колени, он засунул руку внутрь рыбины и извлек что-то длинное и скользкое. “Знаете, что это такое? — обратился он к окружающим. — Не скажу, как называется по-английски, но это что-то очень ценное. Китайцы за такое платят большие деньги”. Действительно, плавательные пузыри иногда используются в народной медицине. Разик сказал, что он мог бы отправлять их морем в Уганду и другие страны, где разрастается китайская диаспора. Вот и еще одна возможность замаячила на горизонте.
В последнее утро обряда исцеления Сэтиэл Гуокол поднялся ветер, и солнце скрылось. Вообще-то, признается Ньемето, следовало зарезать барана. Она должна была бы поднять тушу над собой и держать, пока Сэтиэл ходила бы под сочащейся кровью — еще один ритуал очищения. Но купить барана семья Гуокол не могла — слишком дорого. Что ж, Ньемето приготовила варево из воды и шелухи кофейных зерен — такое зелье тоже должно было сработать. Все остальные средства Гуокол уже перепробовала. И даже преодолела заросли кустарников и русло реки, чтобы добраться до больницы в Илерете. Там ей дали упаковку таблеток и отправили домой. Как назывался ее недуг на языке западной медицины, осталось тайной — по крайней мере для Гуокол.
Ньемето принесла большую выдолбленную тыкву с зельем и, зачерпнув оттуда две пригоршни кофе, настоянного на шелухе, нанесла снадобье на кожу своей пациентки. “Возьмите назад болезнь, которую вы наслали, — взывала она к духам зла, воздев руки к небу, — унесите ее прочь! ”…
…Гуокол не стало в июне. Ее похоронили неподалеку от озера. Это было время разлива Омо, и буроватая вода совсем скоро должна была хлынуть на территорию Кении. Хорошая вода для окуня — а значит, и для рыбаков. Фламинго поднимались в небо, озаряя его розовыми всполохами.
